До беглеца, – подумал Тис и представил себе, что он снова бросит все и куда-то уйдет, скрываясь под чужими образами и заметая следы, пока и в самом дел не доберется до знаменитого Эдхарского моста и не перейдет по нему с берега на берег, покинув негостеприимную и болезненную для него Ардану ради огромного острова Оайлин, который, судя по карте, что висит в классе Гантанаса, никак не меньше Арданы, пусть даже народу на нем проживает всего ничего, потому как большая его часть, к счастью – северная, заполнена холодными и непригодными для жизни горами. Там он наймется юнгой на какой-нибудь корабль, или даже просто пойдет по берегу на юг, питаясь ракушками, пока не доберется до одной из семи священных крепостей с прекрасным названием Плоды, которая хоть тоже стоит в руинах, но все же вроде бы сохранила пару башен в целости. И, может быть, за две тысячи лиг путешествия по чужому берегу отцепится где-нибудь от Тиса эта надоедливая боль, которая надоела ему уже до тошноты, потому что сглатывать ее нет уже никакой возможности. Или же эта его жажда не дает ему глотать?

«Не отцепится», – вдруг снова пришло ему в голову. Как она может отцепиться, если она его часть? Она же всегда была. Просто вливалась в него издалека, по капле, по дождинке, по голосу матери или отца, по скрипу тележного колеса, по треньканью снокской чанзы, по пению утренней птицы до тех пор, пока поганый нож не пронзил его плоть, и не оживил в нем все, что уже накопилось, и то, что продолжает копиться каждую секунду. Как отец говорил? Если каждый день поднимать тысячу раз пустой мешок, и по утрам добавлять в него по песчинке, то рано или поздно ты сможешь поднять целый бархан. Другой вопрос, что жизни твоей не хватит на целый бархан.

– Жизни не хватит, – чуть слышно прошептал Тис. – Жизни не хватит. Да и не с пустого мешка я начал, не с пустого.

– Чего ты бормочешь? – окликнул его Тид. – Смотри-ка, а в седле держишься неплохо. Вот, возьми это.

Он бросил ему тряпицу.

– Что это? – не понял Тис.

– Платок, мать твою, – покачал головой старик. – Повяжи на лоб. Если голову солнце пропечет, вот тогда узнаешь, что такое боль. Поверь мне, парень, от того, от чего польза, от того такой вред может случиться, что взвоешь.

«Взвоешь, – подумал Тис. – И это тоже уже было».

Внезапно он подумал, что Приют Окаянных уже скрылся из вида, даже Козлиная пропасть истаяла и словно вывернулась наизнанку, взметнувшись к небу высоченными неприступными скалами, которые, как уже знал Тис, назывались на древних картах Гребнем Демона, и он вспомнил, как полгода назад шел мимо них и могучего бора, растущего у их подножий, с трудом поднимаясь в гору на снегоступах, и с облегчением ловил хлопья снега, падающего на лицо. Боль уменьшалась от холода. Тогда ему еще казалось, что если он упадет в сугроб, снег зашипит, обращаясь в пар. Теперь облегчения получить было негде, даже Звонка ушла под скалы вместе с Козлиной пропастью.

– Ты как? – донесся до него голос Тида. – Платок повязал? Молодец. И в седле хорошо держишься. Или я уже говорил? Вот ведь, демон, старость не радость. Будь осторожнее, тут сильный склон, за пару лиг на три сотни локтей примерно надо спуститься. Считай, что мы уже ниже дна Козлиного ущелья. И мы уже почти на месте, кстати. Да, дорогой мой, пяток часиков оттопали. Не заметил что ли? Прекрасные тут места, не находишь? А знаешь, какие по осени тут грибы? Я в прошлом году насушил и насолил их тучу. Даже Хила иногда просит у меня мешочек-другой. Ты слышишь меня?

«Слышу», – подумал Тис и даже поднял руку и помахал ею невидимому Тиду, поскольку красная пелена боли стояла уже не только в его ушах, но и в глазах. Помахал и вдруг со спокойной обреченностью подумал, что в который раз ему становится все равно, что случится в следующую минуту. Так оно было и когда он обращался камнем на Бейнской заветри, и когда оставил одного Дилиса в сторожевой башне, и когда прикидывался пластом угля в лодке, плывущей по полноводной Курсе. А может быть, ему и в самом деле следовало причинить себе большую боль? Ведь мучения, которые ему доставляло средство, окрашивающее его волосы в рыжий цвет и в самом деле словно уменьшили его постоянную боль. Жаль, закончилось уже те листочки…

– А ну-ка? – услышал Тис совсем рядом. – Посмотри на меня, парень? Ты нанюхался чего что ли? Или у тебя порча случается от весенних цветов? Знавал я некоторых, которые волдырями в эту пору покрывались. Надо было что-нибудь успокаивающее взять у Хилы. Но ничего, на руинах под валунами должен уже цвести лиловый трилистник, пожуешь и отпустит. А то ведь у тебя зрачки на полглаза. Словно провалы какие.

– Кто бы вам помог, если бы не я? – спросил Тис, жмурясь, солнце и в самом деле слепило его.

– Известно кто, – хмыкнул Тид. – Тайс, конечно. Мой старый приятель и напарник. Славным воином был когда-то, да и до сих пор еще многое может. Кстати, слышишь?

– Шумит что-то, – прошептал, пытаясь отогнать заложившую уши боль, Тис.

– Водопад, – ответил Тид. – Ты же зимой здесь был? Зимой его не слышно. Замерзает обычно в эту пору Каменка. Эта речушка, которая подсекает наше Медвежье урочище с юга. Так и бежит вдоль тракта к реке Чид, а та уже впадает в Чидское озеро, но это ты уже знаешь. А наша Звонка выбирается из-под камней как раз у Белой тени и падает в Каменку с высоты в десяток локтей. Мост разрушенный в сотне шагов выше по течению. Впрочем, и брод тоже там. Единственный толковый проход в Медвежье урочище из Рэмхайнской пустоши. Крепость здесь нужна как воздух. Но только шумит не этот водопад, а тот, что на двести шагов правее. Там уже Каменка вместе со Звонкой обрушивается еще с одного уступа с высоты в полсотни локтей, а дальше уже спокойно себе убегает к Чиду, к озеру, а там и к великой реке Курсе. Эти водопады так и прозываются среди охотников – две ступеньки. Ты слышишь меня, парень?

– Слышу, – услышал сквозь туман собственный голос Тисс. – Две ступеньки. А куда впадает та речка, что течет в Снежной пропасти? Дикая кажется? И есть ведь еще одна речка, что звенит глубоко в пропасти на тайном ходу в скалах? Они куда деваются? И куда деваются нечистоты, что вытекают из крепости?

– Да что там тех нечистот, – хмыкнул Тид. – Это ж не Тэр, возле которого в Курсе лучше не купаться, потому как там даже рыба дохнет. Но куда текут эти реки – неизвестно. Может, соединяются где-то под землей со Звонкой, а может и еще куда. А может, остаются под землей. Секретов в этих краях полно. Мы прибыли, парень. Вот, возьми фляжку. Умойся. Полегчает. А я пока тебе нарву нужной травы.

Тис принял фляжку, на ощупь вытащил из нее пробку, напился и затем вылил остатки в лицо. Солнце продолжало резать глаза, но осмотреться уже было можно. То, что зимой казалось просто огромными валунами, скатившимися с возвышающейся поблизости горы и прикрытыми снегом, теперь и в самом деле оказалось полуразрушенной крепостью. От подножия горы до скал, из которых, сверкая на солнце искрами, падала в бурную Каменку Звонка, на пару сотен шагов тянулись руины внешней стены, среди которых по оплывшим, покрытым травой кучам можно было угадать и две крайние башни, и проездные ворота. Напротив последних из холодных бурунов каменки торчали быки каменного моста. Внутренняя стена крепости, отстоящая от внешней на ту же сотню шагов обрушилась полностью, и даже башен ее угадать было нельзя. От цитадели остался один угол высотой в рост человека.